…Юлдуз-итирэ неторопливо брела по тропе, проложенной для нее быстроногим скакуном Идэге-шо, и равнодушно поглядывала на медленно остывающую после жаркого дня степь. Каждый шаг ее копыт, острых, как лезвие засапожного ножа, взрезал ночную твердь, заставляя ее рассыпаться огненными искрами, а жаркое дыхание, вырывающееся из усеянной клыками пасти, заставляло содрогаться крадущихся следом шакалов. Гордая, не знавшая прикосновений человеческих рук шея, черный, без единого белого пятнышка, круп, искрящиеся сотнями мелких алмазов грива и хвост — Кобылица Рассвета была прекрасна, как отражение солнца в зеркале Сердца Степи, бесстрашна, как Субэдэ-бали и неуловима, как ветер. Поэтому ей не было дела до того, что за ее спиной, из-за черной линии барханов, едва-едва различимой в свете звезд, уже показались налитые кровью глаза Ужаса Песков, Одизи-лашшара. Впрочем, будь на месте Юлдуз-итирэ сам Алван, он бы тоже не ускорил свой бег: погоня, длящаяся целую вечность, может надоесть даже мальчишке, еще не вкусившему крови своего врага…
— И-и-и-э-э-эрррау-у-у-у… — раздавшийся по правую руку торжествующий рев Дэзири-шо, загнавшего добычу, заставил Алвана вздрогнуть, и… расплыться в торжествующей улыбке: Субэдэ-бали подавал ему знак. И еще какой: рев боевого кота Первого Меча Степи обещал ерзидам великую добычу. А тому, кто поведет их в бой — неувядающую славу и память в веках!
— Дэзири-шо? — не веря своим ушам, ошалело выдохнул Касим. — Ночью?
Алван вскинул голову к ночному небу, закрыл глаза, с хрустом сжал правый кулак и кивнул:
— Да…
Потом набрал в грудь воздух, приложил к губам манок, и над степью раздалось негромкое уханье совы…
…Белолицый лайши не обманул: на южной стене Ош-иштара не оказалось ни одного часового. Мало того, часовых не оказалось ни перед окованной сталью дверью длинной-юрты-для-солдат, ни на лестнице, ведущей к ней, ни у южных ворот города. Там, где должны были находиться вооруженные до зубов воины, было пусто — ни следов борьбы, ни трупов, ни крови. Впрочем, думать о том, не является ли лайши посланником даэва смерти Хелмасты, Алвану было некогда — отправив шесть полных рук воинов в спящую мертвым сном длинную-юрту-для-солдат, он вместе с остальными рванул вверх по узенькой улочке, к центру Ош-иштара. Пьянея от дикого рева несущихся за ним воинов.
— Алла-а-а!!!!
…Город просыпался слишком медленно: услышав боевой клич сыновей Степи, жители каменных нор, с молоком матери впитавшие уверенность в том, что воинам ерзидов никогда не взобраться на неприступные стены Ош-иштара, удивленно выглядывали из окон, даже не озаботившись взять в руки меч или натянуть на себя кольчугу! А тех немногих, кто все-таки брался за оружие, было слишком мало. И неудержимая лава из ерзидов, опьяненных кровью врага, без труда сметала их со своего пути…
Северяне умирали быстро не только потому, что их было мало — здесь, в узких ущельях из тесанного камня, на утоптанной сотнями ног земле, им приходилось драться с воинами Алвана лицом к лицу. Сжав в руках рукояти мечей, а не ложа арбалетов, и не пряча трусливые сердца за одеждой из хладной стали. Получалось у них не очень — привыкшие стрелять по врагам с высоты городских стен, эти дети шакала и гиены оказались слабы, как только что проклюнувшийся из яйца цыпленок. И так же трусливы: из двух десятков полных рук воинов, охранявших Ош-иштар, настоящее сопротивление оказало человек двадцать. Но для того, чтобы остановить почувствовавших вкус вражеской крови ерзидов, этого было недостаточно.
Нет, среди защитников города были и настоящие багатуры — четверо охранников дома у рыночной площади, завалив мебелью единственную входную дверь, сдерживали натиск двух полных рук воинов почти целый час. А когда над их головами заскрипела черепица, и они поняли, что по крыше крадутся забравшиеся туда степняки, то зарубили своих хозяев и бросились на мечи.
Зря: в роду Алвара нашлось бы место для каждого из них. Ибо, как говорил Субэдэ-бали, 'Чтобы воспитать воина, хватит пятнадцати лет. Чтобы воспитать багатура, недостаточно жизни. Поэтому воины — пыль земли. А багатуры — ее соль. Соль, которая придает вкус земному существованию…'
Он, Алван, был полностью согласен с богом: ведь две полные руки воинов и еще четыре человека из шести рук, посланных им в длинную-юрту-для-солдат, уже никогда не вернутся к своим сыновьям. И из них никогда не вырастут багатуры. Такие, как те два лайши, которые и забрали их жизни…
Двое. Отец и сын. Вцепившиеся в мечи еще до того, как проснуться. И оказавшиеся в узком коридоре, ведущем на второй этаж юрты раньше, чем режущие всех подряд воины Алвана! С ума сойти — эти отпрыски Хелмасты, встав спиной к спине, отправляли во Мрак всех тех, кто оказывался на расстоянии выпада. И бились даже тогда, когда одна рука воинов, взобравшаяся на второй этаж по стене, ударила им в спину.
Сабли, копья, арканы, строй, закрывающийся щитами — эти двое танцевали со Смертью так хорошо, что ичитай Даргин из рода Ошт позвал в длинную-юрту-для-солдат его, Алвана. А он, как полагается верному сыну Субэдэ-бали, даровал им право Выбора. Забыв про то, что они — лайши.
Увы, войти в его род воины не согласились. Так же, как не согласились и разделить с ним чашу с кумысом. Однако Алван не расстроился: перед тем, как уйти на север, оставив за своими спинами догорающий Ош-иштар, багатуры преподнесли ему дар. Лучший из тех, который он мог бы представить. Они назвали его Алван-берзом. То есть вождем вождей. И это было услышано. Всеми. Ибо устами багатуров говорит сам Субэдэ-бали. И это знают даже дети.